Божественную литургию в Неделю мытаря и фарисея в приходе храма Покрова Пресвятой Богородицы г. Речица 21 февраля 2021г. совершил Высокопреосвященнейший Стефан, архиепископ Гомельский и Жлобинский.
Высокопреосвященнейшему сослужили: секретарь Гомельской епархии протоиерей Георгий Алампиев, благочинный Речицкого округа протоиерей Алексей Пешко, настоятель прихода протоиерей Николай Ефименко и духовенство епархии.
За Литургией были вознесены сугубые молитвенные прошения о даровании мира белорусскому народу и прекращении распространения вредоносного поветрия.
По окончании богослужения была совершена панихида по приснопамятному протоиерею Петру Латушко (2014).
Вера и служение Церкви и Богу – единственное, что меня радует и вдохновляет. Если что-то где-то делается для храма и для Церкви, – это жизнь, это спасение. И если бы я по какой-то причине не мог бы служить священником, я был бы самым несчастным человеком»
Протоиерей Петр Латушко
Из интервью с протоиереем Петром Латушко, 2007г.
«В деревне Слобода, где мы жили, была Свято-Покровская церковь. Ее открыли во время оккупации преподобномученик Серафим (Шахмуть) и его соратник, священник Григорий Кударенко (позже архимандрит Игнатий — прим. ред.). Мои родители, Константин Ильич и Варвара Васильевна, с ними дружили. Мать пела на клиросе. Мы много работали, помогали в церкви. В 1947 году настоятелем стал отец Иоанн Случко, от которого я узнал, что в Вильнюс из Москвы перенесены мощи Виленских мучеников: Антония, Иоанна и Евстафия. Я очень сильно захотел поклониться этим угодникам Божиим. Я поехал, помолился у мощей Виленских мучеников. Это паломничество стало для меня переломным моментом, и я решил поступать в семинарию. После этой поездки я видел удивительный сон. Многие сны забываются, а этот я помню очень хорошо по сей день: на западе я увидел купол большого храма. Меня он очень удивил. Я глядел на него и умилялся. Повернувшись на восток, я увидел крест, как будто выложенный в два ряда из звезд, — они были так ярки, сияли, словно в зимнюю морозную ночь. Во сне я молился, у меня было необыкновенное вдохновение. После, уже взяв благословение у отца настоятеля, я отправился поступать в семинарию. Сначала доехал до Баранович, потом до Слонима, а там на вокзале нас встретила семинарская полуторка. Собрав всех приехавших, нас повезли в Жировицы. Когда наша машина въезжала в Жировицы, я увидел храм, который мне приснился. Меня охватило волнение — это был Успенский собор Жировичского монастыря.
Поступал я в семинарию в 1947 году. Тогда Минским митрополитом был владыка Питирим (Свиридов). Конкурс в том году был очень большим. На момент вступительных экзаменов мне было всего 17 лет, но я не стал дожидаться своего совершеннолетия. Конечно же, я волновался, ведь было порядка 100 человек, желающих стать студентами семинарии, а еще и по возрасту не подхожу. Но Господь помог. Когда мы, проучившись полгода, ехали домой на Пасхальные каникулы, начальство потребовало, чтобы все учащиеся получили паспорта. К тому времени мне было уже 18. Паспорт я получил и сдал в семинарскую канцелярию. Через некоторое время меня вызывает ректор семинарии — архимандрит Митрофан (Гутовский) — и говорит: «Латушко, ты что наделал! Ведь за такую фальсификацию могут даже закрыть семинарию, наложить санкции, ведь мы не имели право тебя принимать, потому что ты несовершеннолетний». За это меня отчислили из состава учащихся. Моим классным руководителем был отец Виталий Боровой. Он почему-то полюбил меня, хотя я не заслуживал такого внимания. И когда в начале нового учебного года я приехал восстанавливаться, он помог мне восстановиться на второй курс, убедив начальство, что я сумею догнать остальных. Тогда учебников не было, и мы все конспектировали со слов преподавателя. Эти записи у меня по сей день сохранились. Библиотека была очень бедной, но в то же время, тот, кто хотел учиться, учился, прилагая усилия, и добивался успехов, как мой друг К. Е. Скурат. Преподаватели были замечательные: отец Виталий Боровой — История Церкви, священник Иоанн Рей — пастырское богословие. Они так умели излагать материал, что однажды после лекций отца Виталия мы с Костей Скуратом решили стать монахами и отдать себя служению Церкви. Так это было для нас интересно, особенно после светской школы. Мне казалось, что я попал в рай. Ведь когда я ходил в школу, я уже был пономарем в церкви. За это надо мной издевались. Учительница всегда оставляла после уроков, ругала, занижала оценки. Ребята мне на спине могли крест нарисовать.
Первое время учиться и жить было очень тяжело. Из четырех курсов семинарии выбрали нескольких человек и поселили их напротив собора под колокольней в комнаты, в том числе и меня. Дело в том, что это было вне ограды монастыря, и селили туда тех, кто не отлучался самовольно. Я же об этом даже не помышлял, ведь очень хотелось учиться. А потом студентов поселили в очень большом подвале Крестовоздвиженской церкви. Там не было даже света, и ночами мы читали под самодельными керосинками.
Когда я учился на третьем курсе, меня вызвал ректор и сказал, что вышел указ о том, что те студенты, которые достигли призывного возраста, должны идти служить в армию. Но меня он не хотел отпускать и сказал, чтобы я срочно женился и принял священный сан. А на ком жениться, ведь я никого не знал. На каникулах я поехал домой, рассказал своему настоятелю, что мне за каникулы нужно жениться, чтобы продолжить обучение. Он сказал мне, что у жены его друга–священника, отца Геннадия Яблонского(он служил в Гродно), есть сестра. Я взял благословение и поехал. Нашел ее в Западной Белоруссии (под Молодечно). Познакомились. Я приехал домой, объявил о венчании. В понедельник 1 мая 1950 года мы венчались.
Приехав в семинарию, я был рукоположен в сан диакона 10 мая, а семинарию закончил уже в священническом сане. Перед окончанием семинарии встал вопрос о распределении. Чтобы не было недоразумений, владыка Питирим (Свиридов) взял списки успеваемости учащихся и списки свободных приходов. Первым по списку был мой друг Константин Ефимович Скурат (ныне — заслуженный профессор Московской Духовной Академии, доктор богословия), а я был третьим. К моменту окончания остался свободным один приход в Лоеве, районном центре Гомельской области. Меня туда и назначили. Лоев как раз располагается восточнее моей деревни, моей родины — так судил Господь.
Вот уже 55 лет по воле Божией я несу послушание на Гомельщине. Пришлось мне побывать и заграницей, в США. Получилось так, что владыка Антоний (Мельников) предлагал мне ехать в Минск секретарем, но я отказывался, чувствуя себя неспособным быть на таком ответственном месте.
К 1961 году, когда я уже 10 лет прослужил в Лоеве, мы сделали новый притвор, новый алтарь, колокольню. В советское время был закон, по которому можно было заменить в церкви старые стены, если они пришли в негодность. Я этот закон разузнал, вызвал комиссию. Она разрешила заменить глиняный алтарь, и за деревней мы срубили бревенчатый хороший алтарь и притвор, ведь он состоял из навеса и нескольких столбов.
Однажды я сижу рядом с храмом, читаю Евангелие — и тут бежит уполномоченный и кричит: «зачем ты новую церковь построил?!». Я ему говорю: «поймите вы сами, ведь сюда люди, старушки приходят — это же не скот, они потеряли и мужей, и сыновей на фронте. Приходят в храм помолиться, а в нем холодно, все сквозит». Он выслушал, понял нашу нужду и сказал: «Если есть краска, то покрасьте в один цвет новые пристройки».
Когда в 1968 году я закончил Ленинградскую Духовную Академию, мне предлагали заграничные командировки. Но я не хотел ехать, так как хотел быть со своим народом.
В 1961 году меня перевели в Речицу. Тяжело, конечно, было. Сейчас в городе 8 священников и 2 дьякона, а тогда я почти двадцать лет служил один. Иногда уставал очень сильно. Однажды приехал к нам митрополит Филарет, отслужил вечерню и вечером за чаем говорит мне: «Отец Петр, ведь это у тебя не церковь, а трущоба». Я говорю: «Владыка, благословите построить». А это было хрущевское время, когда закрывали церкви, и тогда я понял, что это благословение архиерея — благословение Божие. В Речице в 1947 году закрыли собор и отдали под храм маленький домик. Его-то и назвал владыка «трущобой». Я начал действовать. Зная закон о том, что можно заменить стены старые на новые, обращаюсь в райисполком (отношения с властями у меня были корректными), объясняю, в каком положении мы находимся, и они на словах дают разрешение строить. А для меня этого было достаточно. Заготавливаю полностью весь материал. Потом даже говорили, что за одну ночь православные построили церковь. Но работали 2 — 3 дня, даже по ночам. И когда почти закончили строить, кто-то донес о том, что мы построили. Боже мой, какой они подняли крик, многих поснимали с работы: председателя горисполкома, милиции и КГБ, всех не вспомню. Приехала опять комиссия (уже из Минска) смотреть, насколько мы расширили храм. Кричали, кричали (среди них были и понимающие люди), но по чьему-то указанию повесили замок на церковь и калитку и запретили входить. Сказали: «Вы свою церковь старую разрушили, эту незаконно построили. Ее вам не видать». Владыка Филарет мне сказал: «не переживай, будем надеяться на помощь Божию». Приезжаю я домой. Меня вызывает в Москву митрополит Ювеналий, председатель Отдела внешних церковных сношений. По дороге я почувствовал, что, очевидно, есть какая-то связь во всем происходящем. Владыка сказал, что хочет меня послать заграницу. Я руки сложил и говорю: «куда угодно, только помогите нашему горю». «Ну, согласен?» — спросил он. Я ответил, что согласен, не спрашивая даже, куда он меня направляет. Назавтра из горсовета принесли ключи и сказали: «идите, молитесь». И я еще полтора месяца пробыл в Речице. Подшили потолок. Думаю, обо мне забыли, и никуда не надо ехать.
Потом перевели меня в Шклов, в прекрасный храм, Спасо-Преображенский. Там мы тоже, слава Богу, потрудились. Поставили вместо сгнивших новые дубовые рамы, почистили церковь — раньше там голуби летали. А через некоторое время позвонили и сказали, чтобы собирался и ехал в Америку. Перед этим (вот же какой промысел Божий ведет) приезжал к нам американский священник из приходов Московского патриархата. Владыко Антоний поручил мне сопровождать этого священника, а его родина–под Гомелем, деревня Цикуны. Я его везде возил, он служил у нас. Он издавал журнал «Единая Церковь», и там как раз поместил фото нашего храма. К этому времени мы с ним переписывались, может и это как-то повлияло. Поскольку в Америке не принимали никого из Союза, а меня там разрекламировали как диссидента, мол, построил церковь — и за это его выгнали из СССР. Меня возили там по патриаршим приходам, приезжали ко мне в Пейнтбуш, (70 миль от Нью-Йорка). Это очень хорошее спокойное местечко. После всех перипетий для меня это был просто курорт. Проходит один срок, меня оставляют на другой. Проходит уже пять лет, я приезжаю и прошу: «Владыка, освободите от этого послушания». Служил я там среди эмигрантов первой и второй волны. Начинал служить на английском, но мои прихожане просили, чтобы я служил на церковнославянском, как у них на Родине, им было очень приятно слышать этот язык во время богослужения, хотя их дети и внуки не знали уже русского языка. Вы знаете, там я увидел, как человек любит Родину. Мне даже иногда приходилось отвозить туда наш ржаной хлеб, сувениры, даже песок. Они когда хоронят умерших, кидают щепотку песка на гроб — усопший как бы ложится в своей земле. В целом у меня сложились хорошие отношения с прихожанами в США. К тому же, я был первым священником из Белоруссии, там такого еще не было. Я избрал церковный совет, делал им отчеты о финансовых поступлениях, пожертвованиях. Они этому удивлялись. За деньги я производил ремонт. Получилось так, что я служил в имении, в котором раньше служил отец Феодор Козловский, отец известного певца. Он когда узнал, что я служу в Пейнтбуш, то встретил меня в Москве и передавал пожертвования храму. Мы там домик его оборудовали, он фотографии свои приносил. А американцы научили меня класть деньги в банк, и процентов нам хватало платить за свет, отопление. И даже когда я уезжал, осталось 10 000 долларов на счету. Они видели преданное служение. Я пристроил к храму купол еще один, а матушка моя помогала мне, пела в хоре, шила облачения и мне, и другим священникам, и владыке из Нью-Йорка. Они не хотели отпускать меня, даже писали владыке, но меня все-таки вернули на Родину.
Когда вернулся в Белоруссию, полтора года прослужил в Гомеле. Потом опять попросился в Речицу. Меня вернули на мой приход. Уже прошло ни много ни мало 20 лет моего служения в Речице.
Я ничуть не жалею, только благодарю Бога за то, что меня немощного, грешного, Господь призвал на такое служение. Для меня большей радости нет».